Браиловский Григорий Ильич
ордеами Отечественной войны 2-й степени, 2-мя Красной звезды, медалями.
Звания
лейтенант 1941
старший лейтенант
капитан
майор
подполковник
Должности
командир взвода автоматчиков
офицер связи штаба 24-го гвардейского стрелкового корпуса
Биография
Григорий Ильич Браиловский родился в 1921 г. в Харькове. С 1923 г. живет в Ленинграде. В 1939 г. был призван в армию. Закончил Череповецкое пехотное училище. На фронте с декабря 1941 г. Воевал под Москвой, на Брянском и Степном фронтах, форсировал Днепр. Участник Парада Победы. Награжден орденами и медалями.
После войны закончил академию им. М. В. Фрунзе, заочно — Московский институт иностранных языков. После выхода в отставку работает журналистом. Его публикации о фронтовиках в ленинградской печати, поиск через газету всех, кого разлучила война, стали заметным явлением в ветеранском движении города и страны.
Главное наследие
24 июня 1945 года. Москва, Красная площадь. Парад Победы. В строю тысячи бойцов всех фронтов, всех званий и военных специальностей, кавалеры всех орденов и медалей. Тысячи участников Великой Отечественной войны, победителей...
Я в колонне академии имени Фрунзе, рядом — товарищи. У каждого — своя фронтовая судьба, свои крутые версты войны, свои воспоминания...
Меня в армию призвали по Указу в 1939-м, после окончания десятилетки. Что оставалось за спиной? Школа на Гороховой да дом на Герцена с непобедимой в районе дворовой футбольной командой. А еще кинотеатр «Баррикада», где довелось увидеть такие замечательные фильмы, как «Вратарь», «Чапаев» и «Веселые ребята». А еще пластинки Изабеллы Юрьевой и Вадима Козина и, конечно, знаменитый «Мраморный зал», где не раз «выдавал» фокстроты и танго.
13 октября явился по повестке призывной комиссии в Юсуповский дворец. Когда-то в нем убили другого Гришку — Распутина; теперь определяли мою годность для армейской службы. В одном из залов звучала музыка, выступал популярный тогда молодежный джаз Смита-Полянского. Особенно запомнилась солистка, певшая для нас, наголо остриженных призывников, тревожащую душу самую-самую песню того года «Парень кудрявый»:
Так прощай, дорогой,
Наш боец молодой,
Береги ты родные края.
А вернешься домой —
И станцует с тобой —
Гордая любовь твоя...
А потом вместо «Мраморного» — эшелон и вместо Питера — Лепельское пехотное училище.
Хорошо помню свой первый армейский день. Разбудил меня истошный крик дежурного по роте: «Подъем!»
Еще вчера все было по-иному. Вместо оглушительного «подъем!» я слышал голос матери: «Вставай, опоздаешь в школу». После этого я обычно еще вылеживал минут десять, лелея с мучительным постоянством одну и ту же мысль: «Хорошо бы еще поспать».
В то армейское утро, пока я соображал, за что хвататься, мои соседи, старослужащие, уже успели натянуть брюки и ботинки. Когда я это сумел сделать, в казарме уже никого не было. На плацу, погруженном в темень, белели нательные рубахи: рота приступала к зарядке. В то утро выскочить на мороз я так и не решился...
Ставший в 1940 году наркомом обороны Тимошенко многое сделал, чтобы, как тогда говорили, «служба не казалась медом». Не раз среди ночи в непогоду нас поднимали по тревоге, и мы бежали при полной боевой выкладке, да еще в противогазах, не один километр, кто — сжимая зубы, кто матерясь про себя. Нас учили тактике боя в поле, где мы часами долбили мерзлый грунт, чтобы отрыть окопы полного профиля пехотными лопатами, и уже тогда мы пропахали по-пластунски свои пол-Европы. Часами отрабатывали осточертевшие приемы: «На пле-чо!» и «К но-ге!». Во время полевых выходов спали на снегу, варили на кострах «концентрат». Нам внушали: «Тяжело в ученье — легко в бою». То, что в бою вообще легко не бывает, мы узнали на фронте, но тогда, до войны, еще верили, а вера помогала в главном — терпеть.
Новое испытание принесло мне лето: на марше предстояло преодолевать водную преграду. Когда командир взвода, проверяя подготовку к переправе, подошел ко мне, уже по одному моему виду он понял сразу степень моей готовности.
— Так, — сказал он, — десять дней сроку, научиться плавать и доложить.
Я научился плавать; мне не пришло тогда в голову сказать взводному «спасибо». Я сказал это потом, в 43-м, на Днепре, когда лодка пошла на дно...
И еще нас учили, что «на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом». Тогда мы, конечно, не могли знать, что «малая кровь» обернется десятками миллионов жизней, а «могучий удар» растянется на 1 418 дней и ночей; что прежде чем войти в поверженный Берлин, нам придется сперва получить медали «За оборону Москвы», посидеть в окопах Сталинграда и собирать альпинистов, чтобы сбросить фашистское знамя с вершины Эльбруса...
Первый бой — в декабре 41-го под Москвой. Будучи командиром взвода автоматчиков, я получил задание взять «языка». Потерял в бою одного бойца, с остальными благополучно возвратился, выполнив задание. В расположении старшина роты Бочков предложил наркомовские «сто граммов», и только тут я вспомнил, что крещение огнем совпало с днем рождения. Так я встретил свое двадцатилетие.
А потом был Брянский фронт, где наша дивизия стала Гвардейской, Курская дуга, форсирование Днепра... Прошел, а где и прополз — один черт! — всю Украину, Молдавию, в составе войск 2-го Украинского фронта в числе первых перешел границу на территории Румынии. Дальше — Венгрия, Чехословакия. В промежутках — эвакогоспитали с очередными ранениями...
В августе 44-го, во время Ясско-Кишиневской операции, немцы выходили из полуокружения, и встречать их приходилось у себя в тылу. В ту памятную ночь мы сидели в наспех вырытых окопах, вслушиваясь в пронзительную тишину, и вдруг — чей-то ликующий вопль: «Победа!..» В окоп ввалился капитан Закревский, земляк с Васильевского острова, и кинулся ко мне: «Победа!» Я ему: «Какая победа? Ты что — ненормальный?» А он в ответ: «Сейчас передали по радио: "Зенит" выиграл кубок!»
Собственно говоря, старая любовь и после войны не заржавела, она и привела меня однажды в редакцию газеты «Смена»: принес заметку о военном подвиге известного ленинградского футболиста Петра Сычева в блокаду. Напечатали. Принес еще, опять опубликовали, а спустя несколько месяцев мне предложили вести отдел «Отзовитесь!», и 13 ноября 1969 года были опубликованы первые письма-просьбы о розыске близких.
Сколько уже лет, как закончилась та война, а я все еще на ней, и вот уже четверть века как снова слышу ее неумолкающее эхо:
«Помогите установить судьбу пропавшего без вести сына...»
«Помогите разыскать сестру, потерявшуюся при эвакуации...»
«Помогите найти однополчан...»
А потом пошли отклики: «Спешу сообщить о судьбе...»
«Вы ищете свою сестру, посылаю вам ее нынешний адрес...»
«Благодарю за розыск моих однополчан, еду на встречу...»
Идут нескончаемым потоком письма местные, иногородние, зарубежные... И уже состоялось сто восемь встреч родственников через десятилетия разлуки, более восьмисот солдатских имен вычеркнуто из списка пропавших без вести, тысячи сослуживцев-фронтовиков разыскали друг друга и встретились.
Вот только одна история. Зашел на прием посетитель:
— Помогите установить место гибели брата, он был летчиком и с боевого задания не вернулся, сбили над поселком Володарский.
Попросил извещение о гибели. Читаю: «Командир эскадрильи 44-го бомбардировочного полка капитан Петросян...» Еще минуту назад я подумал, что надежды нет: летчики, не вернувшиеся на аэродромы, как правило, своих могил не имеют, а тут память озарила вспышка:
— Записывайте, я все знаю!
Дело в том, что, работая в свое время в школе военруком, я вместе с советом ветеранов 276-й бомбардировочной авиадивизии создавал там музей боевой славы этого соединения. А 44-й полк как раз входил в эту дивизию. И есть в том музее Стена павших с фамилиями погибших летчиков, среди которых была и фамилия Петросяна. Вспомнил, что 9 мая ездили и школьники и ветераны в Сосновку на маленькое кладбище. Вспомнил и надпись на одной из плит: «Капитан Петросян». А потом из Еревана прилетали сын и внук летчика, и снова, в который раз, сердце пронзила чужая боль... Доживи Петросян до Победы, быть бы ему среди участников Парада в ее честь.
... — К торжественному маршу! Побатальонно! Первый батальон прямо... — эта команда — нам, участникам Парада Победы. Кто-то, нарушая дисциплину строя, облегченно бросает: «Пошли», а наш генерал, слегка обернувшись на ходу, еще раз напутственно командует: «Равнение!»
От Исторического музея до Мавзолея — метров сто, и мы, выравнивая на ходу шеренги, смотрим на Него. Рядом с Ним — привычное окружение, но мы видим только Его, великого полководца всех времен и народов, главного творца нашей Победы.
Печатая шаг по Красной площади, ликующий и опьяненный своей личной причастностью к разгрому врага под Его водительством, я упивался захватившим меня восторгом. Мое поколение родилось и воспитывалось при Нем, воевало за Него. Разве мог я в ту великую минуту подумать, что Его ореол когда-нибудь померкнет в моих глазах?..
Тогда, в войну, мы искренне верили, что, идя в бой «за Родину», мы шли в бой и «за Сталина», считая, что эти понятия неразделимы. Теперь тождество мы видим между Сталиным и Гитлером, извергами рода человеческого, развязавшими мировую бойню.
Главным делом своей жизни, которым всегда горжусь, считаю участие в войне с фашизмом. И мне горько, что и поныне на земле России лежат непогребенными тысячи победителей гитлеровской чумы. Мне стыдно, что песню моих товарищей, живых и павших, «Священная война» горланят на своих сборищах доморощенные «коричневые». В их заклинаниях слышится не столько любовь к Родине, сколько ненависть к «инородцам». Ненависть сродни той, что питала гитлеровскую свору и вела ее, чтобы «стереть город Санкт-Петербург с лица земли».
Тогда, в Отечественную, они не прошли, не пройдут и духовные наследники автора «Майн кампф», меченные свастикой. Еще свежа память о Бабьем яре, о керченских рвах, о Минском гетто, чтобы оставаться беспечными к зловещим обещаниям своих наплодившихся нацистов. Антифашистов у нас и сегодня куда больше. А ведь с нами, живыми, еще и десятки миллионов павших, именем которых после разгрома гитлеровцев мы поклялись, что фашизму не жить на земле. Так пусть же эта клятва наша станет самым главным наследием детям и внукам солдат Отечественной!
командир взвода автоматчиков
офицер связи штаба 24-го гвардейского стрелкового корпуса
Григорий Ильич Браиловский родился в 1921 г. в Харькове. С 1923 г. живет в Ленинграде. В 1939 г. был призван в армию. Закончил Череповецкое пехотное училище. На фронте с декабря 1941 г. Воевал под Москвой, на Брянском и Степном фронтах, форсировал Днепр. Участник Парада Победы. Награжден орденами и медалями.
После войны закончил академию им. М. В. Фрунзе, заочно — Московский институт иностранных языков. После выхода в отставку работает журналистом. Его публикации о фронтовиках в ленинградской печати, поиск через газету всех, кого разлучила война, стали заметным явлением в ветеранском движении города и страны.
Главное наследие
24 июня 1945 года. Москва, Красная площадь. Парад Победы. В строю тысячи бойцов всех фронтов, всех званий и военных специальностей, кавалеры всех орденов и медалей. Тысячи участников Великой Отечественной войны, победителей...
Я в колонне академии имени Фрунзе, рядом — товарищи. У каждого — своя фронтовая судьба, свои крутые версты войны, свои воспоминания...
Меня в армию призвали по Указу в 1939-м, после окончания десятилетки. Что оставалось за спиной? Школа на Гороховой да дом на Герцена с непобедимой в районе дворовой футбольной командой. А еще кинотеатр «Баррикада», где довелось увидеть такие замечательные фильмы, как «Вратарь», «Чапаев» и «Веселые ребята». А еще пластинки Изабеллы Юрьевой и Вадима Козина и, конечно, знаменитый «Мраморный зал», где не раз «выдавал» фокстроты и танго.
13 октября явился по повестке призывной комиссии в Юсуповский дворец. Когда-то в нем убили другого Гришку — Распутина; теперь определяли мою годность для армейской службы. В одном из залов звучала музыка, выступал популярный тогда молодежный джаз Смита-Полянского. Особенно запомнилась солистка, певшая для нас, наголо остриженных призывников, тревожащую душу самую-самую песню того года «Парень кудрявый»:
Так прощай, дорогой,
Наш боец молодой,
Береги ты родные края.
А вернешься домой —
И станцует с тобой —
Гордая любовь твоя...
А потом вместо «Мраморного» — эшелон и вместо Питера — Лепельское пехотное училище.
Хорошо помню свой первый армейский день. Разбудил меня истошный крик дежурного по роте: «Подъем!»
Еще вчера все было по-иному. Вместо оглушительного «подъем!» я слышал голос матери: «Вставай, опоздаешь в школу». После этого я обычно еще вылеживал минут десять, лелея с мучительным постоянством одну и ту же мысль: «Хорошо бы еще поспать».
В то армейское утро, пока я соображал, за что хвататься, мои соседи, старослужащие, уже успели натянуть брюки и ботинки. Когда я это сумел сделать, в казарме уже никого не было. На плацу, погруженном в темень, белели нательные рубахи: рота приступала к зарядке. В то утро выскочить на мороз я так и не решился...
Ставший в 1940 году наркомом обороны Тимошенко многое сделал, чтобы, как тогда говорили, «служба не казалась медом». Не раз среди ночи в непогоду нас поднимали по тревоге, и мы бежали при полной боевой выкладке, да еще в противогазах, не один километр, кто — сжимая зубы, кто матерясь про себя. Нас учили тактике боя в поле, где мы часами долбили мерзлый грунт, чтобы отрыть окопы полного профиля пехотными лопатами, и уже тогда мы пропахали по-пластунски свои пол-Европы. Часами отрабатывали осточертевшие приемы: «На пле-чо!» и «К но-ге!». Во время полевых выходов спали на снегу, варили на кострах «концентрат». Нам внушали: «Тяжело в ученье — легко в бою». То, что в бою вообще легко не бывает, мы узнали на фронте, но тогда, до войны, еще верили, а вера помогала в главном — терпеть.
Новое испытание принесло мне лето: на марше предстояло преодолевать водную преграду. Когда командир взвода, проверяя подготовку к переправе, подошел ко мне, уже по одному моему виду он понял сразу степень моей готовности.
— Так, — сказал он, — десять дней сроку, научиться плавать и доложить.
Я научился плавать; мне не пришло тогда в голову сказать взводному «спасибо». Я сказал это потом, в 43-м, на Днепре, когда лодка пошла на дно...
И еще нас учили, что «на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом». Тогда мы, конечно, не могли знать, что «малая кровь» обернется десятками миллионов жизней, а «могучий удар» растянется на 1 418 дней и ночей; что прежде чем войти в поверженный Берлин, нам придется сперва получить медали «За оборону Москвы», посидеть в окопах Сталинграда и собирать альпинистов, чтобы сбросить фашистское знамя с вершины Эльбруса...
Первый бой — в декабре 41-го под Москвой. Будучи командиром взвода автоматчиков, я получил задание взять «языка». Потерял в бою одного бойца, с остальными благополучно возвратился, выполнив задание. В расположении старшина роты Бочков предложил наркомовские «сто граммов», и только тут я вспомнил, что крещение огнем совпало с днем рождения. Так я встретил свое двадцатилетие.
А потом был Брянский фронт, где наша дивизия стала Гвардейской, Курская дуга, форсирование Днепра... Прошел, а где и прополз — один черт! — всю Украину, Молдавию, в составе войск 2-го Украинского фронта в числе первых перешел границу на территории Румынии. Дальше — Венгрия, Чехословакия. В промежутках — эвакогоспитали с очередными ранениями...
В августе 44-го, во время Ясско-Кишиневской операции, немцы выходили из полуокружения, и встречать их приходилось у себя в тылу. В ту памятную ночь мы сидели в наспех вырытых окопах, вслушиваясь в пронзительную тишину, и вдруг — чей-то ликующий вопль: «Победа!..» В окоп ввалился капитан Закревский, земляк с Васильевского острова, и кинулся ко мне: «Победа!» Я ему: «Какая победа? Ты что — ненормальный?» А он в ответ: «Сейчас передали по радио: "Зенит" выиграл кубок!»
Собственно говоря, старая любовь и после войны не заржавела, она и привела меня однажды в редакцию газеты «Смена»: принес заметку о военном подвиге известного ленинградского футболиста Петра Сычева в блокаду. Напечатали. Принес еще, опять опубликовали, а спустя несколько месяцев мне предложили вести отдел «Отзовитесь!», и 13 ноября 1969 года были опубликованы первые письма-просьбы о розыске близких.
Сколько уже лет, как закончилась та война, а я все еще на ней, и вот уже четверть века как снова слышу ее неумолкающее эхо:
«Помогите установить судьбу пропавшего без вести сына...»
«Помогите разыскать сестру, потерявшуюся при эвакуации...»
«Помогите найти однополчан...»
А потом пошли отклики: «Спешу сообщить о судьбе...»
«Вы ищете свою сестру, посылаю вам ее нынешний адрес...»
«Благодарю за розыск моих однополчан, еду на встречу...»
Идут нескончаемым потоком письма местные, иногородние, зарубежные... И уже состоялось сто восемь встреч родственников через десятилетия разлуки, более восьмисот солдатских имен вычеркнуто из списка пропавших без вести, тысячи сослуживцев-фронтовиков разыскали друг друга и встретились.
Вот только одна история. Зашел на прием посетитель:
— Помогите установить место гибели брата, он был летчиком и с боевого задания не вернулся, сбили над поселком Володарский.
Попросил извещение о гибели. Читаю: «Командир эскадрильи 44-го бомбардировочного полка капитан Петросян...» Еще минуту назад я подумал, что надежды нет: летчики, не вернувшиеся на аэродромы, как правило, своих могил не имеют, а тут память озарила вспышка:
— Записывайте, я все знаю!
Дело в том, что, работая в свое время в школе военруком, я вместе с советом ветеранов 276-й бомбардировочной авиадивизии создавал там музей боевой славы этого соединения. А 44-й полк как раз входил в эту дивизию. И есть в том музее Стена павших с фамилиями погибших летчиков, среди которых была и фамилия Петросяна. Вспомнил, что 9 мая ездили и школьники и ветераны в Сосновку на маленькое кладбище. Вспомнил и надпись на одной из плит: «Капитан Петросян». А потом из Еревана прилетали сын и внук летчика, и снова, в который раз, сердце пронзила чужая боль... Доживи Петросян до Победы, быть бы ему среди участников Парада в ее честь.
... — К торжественному маршу! Побатальонно! Первый батальон прямо... — эта команда — нам, участникам Парада Победы. Кто-то, нарушая дисциплину строя, облегченно бросает: «Пошли», а наш генерал, слегка обернувшись на ходу, еще раз напутственно командует: «Равнение!»
От Исторического музея до Мавзолея — метров сто, и мы, выравнивая на ходу шеренги, смотрим на Него. Рядом с Ним — привычное окружение, но мы видим только Его, великого полководца всех времен и народов, главного творца нашей Победы.
Печатая шаг по Красной площади, ликующий и опьяненный своей личной причастностью к разгрому врага под Его водительством, я упивался захватившим меня восторгом. Мое поколение родилось и воспитывалось при Нем, воевало за Него. Разве мог я в ту великую минуту подумать, что Его ореол когда-нибудь померкнет в моих глазах?..
Тогда, в войну, мы искренне верили, что, идя в бой «за Родину», мы шли в бой и «за Сталина», считая, что эти понятия неразделимы. Теперь тождество мы видим между Сталиным и Гитлером, извергами рода человеческого, развязавшими мировую бойню.
Главным делом своей жизни, которым всегда горжусь, считаю участие в войне с фашизмом. И мне горько, что и поныне на земле России лежат непогребенными тысячи победителей гитлеровской чумы. Мне стыдно, что песню моих товарищей, живых и павших, «Священная война» горланят на своих сборищах доморощенные «коричневые». В их заклинаниях слышится не столько любовь к Родине, сколько ненависть к «инородцам». Ненависть сродни той, что питала гитлеровскую свору и вела ее, чтобы «стереть город Санкт-Петербург с лица земли».
Тогда, в Отечественную, они не прошли, не пройдут и духовные наследники автора «Майн кампф», меченные свастикой. Еще свежа память о Бабьем яре, о керченских рвах, о Минском гетто, чтобы оставаться беспечными к зловещим обещаниям своих наплодившихся нацистов. Антифашистов у нас и сегодня куда больше. А ведь с нами, живыми, еще и десятки миллионов павших, именем которых после разгрома гитлеровцев мы поклялись, что фашизму не жить на земле. Так пусть же эта клятва наша станет самым главным наследием детям и внукам солдат Отечественной!
