Цукерман Белла Семеновна родилась в Украинская ССР, Харьковская обл., г. Харьков в 1920 году.

Все детство, до 11 лет, Белла Цукерман прожила в Америке, где ее отец работал ви-
це-президентом Амторга, акционерного общества по торговле между США и СССР. Позже
отца отозвали и арестовали.

В Рязанском училище обучалась 11 месяцев в пулеметном ба-
тальоне. После выпуска – резервная женская бригада под Москвой.
Затем – обычный стрелковый полк – командир пулеметного взвода.
После легкого ранения – начальник штаба медсанбата, переводчик в
штабе дивизии.

После войны она окончила исторический факультет МГУ, но
долгое время не могла устроиться по специальности. Почти 25 лет, с 1964 по 1990 год, рабо-
тала в английской редакции «Московских новостей».

Из воспоминаний лейтенанта Цукерман Б.С.

22 июня 1941 года, в тот, как написал Константин Си-
монов, «самый длинный день в году», что «нам выдал общую
беду – одну на все четыре года», я закончила второй курс
истфака МГУ. Там я и оказалась в самый трагичный для
Москвы день – 16 октября, и моим глазам предстала невооб-
разимая картина: возле памятника Ломоносову полыхал
огромный костер, в который из окон библиотеки летели тома
Ленина, Сталина, кучи других книг. В ужасе я отправилась в
райком комсомола, зашла к одному из секретарей, который тоже жег какие-то
бумаги. «Что мне делать?» – спросила я. «Немедленно уезжать!» – «Почему?» –
«Потому что ты еврейка!» О моей национальности мне сказали впервые.
Еще в мирное время я успела закончить школу медсестер и сейчас пошла
работать в военный госпиталь. А тем временем писала заявления с просьбой
послать меня на фронт. Через несколько месяцев меня вызвали в ЦК комсомола
и дали направление в Рязанское пехотное училище. Я мечтала стать связисткой,
медсестрой, но не в пехоту же! «Хотите положить комсомольский билет на
стол?» Я не хотела – и оказалась в Рязани.
Всем доводилось читать о славных летчицах, воевавших не хуже мужчин,
а о женщинах, месивших наравне с ними грязь в пехоте, мне что-то после вой-
ны ничего не встречалось.
Зато помню, как в начале лета 41-го года «Комсомолка» напечатала
большую статью о том, как одна наша часть попала в окружение, все команди-
ры были перебиты, и командование на себя взяла гвардии майор Крылова. Она
вывела бойцов из окружения, сохранив всю материальную часть, которой тогда
придавалось куда больше значения, чем людям, и потеряв совсем немного сол-
дат. Ее потом принял не то Сталин, не то Ворошилов. По упорному настоянию
Крыловой создали Первую отдельную женскую стрелковую добровольческую
бригаду и быстро набрали девчонок. Но командовали ими мужчины. Бригада
стояла в Очакове под Москвой, ее готовили к активным действиям на фронте.
Но вскоре девушек одну за другой начали демобилизовать по беременности.
Тогда решили: столько денег зря потратили, надо учить женщин-офицеров. И в
Рязанском училище появились два женских батальона – минометный и пуле-
метный. Романтика Анки-пулеметчицы дала себя знать, и я выбрала пулемет-
ный. Двухгодичные курсы мы прошли за 11 месяцев. Дрессировали нас без вся-
ких скидок на женские особенности: форсированные 20-километровые ночные
марши с пулеметом, ствол которого весит 10 килограммов, а станина с колеса-
ми – 16. Все это на себе плюс шинель в скатку и прочие причиндалы.
Когда мы заканчивали училище, недалеко от Рязани формировался поль-
ский корпус Зигмунда Берлинга. Замполитом у него была Ванда Василевская,
которая приходила к нам отбирать кадры. Вызвали и меня.
– Вот вы кончили училище, – сказала Василевская, – получите гимна-
стерку и кирзовые сапоги, а мы вас оденем в габардин и дадим хромовые са-
пожки.
Нашла чем прельщать!
– Если уж я в армии, – ответила я, – то хочу носить на пилотке красную
звезду, а не двуглавого орла.
Моя заносчивость, кстати, спасла мне жизнь. Из пяти или шести девушек,
согласившихся пойти в польский корпус, одна погибла, а остальные после де-
мобилизации проследовали мимо Москвы в места не столь отдаленные.
А тогда нас направили в резервную женскую бригаду под Москвой.
Встретили нас в штыки: одно дело подчиняться мужчинам, но совсем другое –
своим ровесницам, а то и девчонкам помоложе. Словом, я снова писала одно
заявление за другим и просилась в действующую армию. Получила назначение
в обычный стрелковый полк – командиром пулеметного взвода. Тут и начались
мои испытания – я оказалась одна среди 100–150 парней. Чтобы помыться, бра-
ла ведро воды, уходила за 2–3 километра в лес и быстро обливалась, озираясь
по сторонам. К счастью, меня вскоре легко ранило. Пока я была в госпитале,
полк ушел, а меня назначили начальником штаба медсанбата – вокруг женщи-
ны и чистота.
Заветное желание – выспаться. С этим батальоном я прошла через Лат-
вию и Польшу до Восточной Пруссии. Бои были страшные, раненые шли пото-
ком, хирурги сутками стояли у столов. Приходилось помогать в операционной –
некому было работать. Подойдешь к врачу, наклонишь его голову, он тут же за-
сыпает. Дашь ему поспать минут 15 – и снова к столу. Всю войну не оставляло
желание выспаться. Я ловила себя на том, что сплю даже в строю.
Когда мы стояли в Тарту, занимая бывший туберкулезный санаторий,
пришла телефонограмма: санаторий окружают немцы. Нужно было организо-
вать круговую оборону. Этим делом я занималась впервые, тряслась от страха,
но установила точки обстрела, и два дня мы отбивались под стоны раненых.
Наступление советских войск продолжалось. Взяли Данциг. И тут теле-
фонный звонок из штаба дивизии – срочно направить санитарную машину с
врачами в близлежащий женский монастырь. Все монахини, кто мог идти,
узнав о приближении Красной Армии, ушли на Запад. Остались немощные и
старухи. А через монастырь прошел в наступление батальон, бойцы спешили,
им было некогда. Картину мы застали страшную – все монахини лежали синие,
помочь им было нечем, только дать воды или смазать синяки йодом. Война.
Встреча с военнопленными. В городе Бойценбурге в Восточной Прус-
сии меня неожиданно вызвали в штаб дивизии. Оказалось, наша дивизия встре-
тилась с англичанами, предстояло свидание союзных генералов, а переводчика
нет. Быстро просмотрели анкеты, нашли меня. А я, хоть и знала язык с детства
и училась в англо-американской школе, четыре года не видела и не слышала
английского слова. Ночью почему-то лихорадочно вспоминала, как по-
английски «пуговица». Не вспомнила и решила, что моей жизни, моей карьере
пришел конец. Первые полчаса с генералами мучилась, потом освоилась, и ме-
ня из медсанбата перевели переводчицей в штаб дивизии. И вот я получила
персональное задание: поехать в английскую зону оккупации, где находились
лагеря советских военнопленных, которых готовили к возвращению на Родину.
В разведотделе меня предупредили: никому ничего не говорить, ничего не за-
писывать, но постараться выведать, какие и где стоят английские части и кто
ими командует. Переехали мост через Эльбу. И вот я вижу – на столбах огром-
ными буквами значится: 327-я дивизия, командир такой-то. Мне даже стало
обидно.
Встреча с пленными произвела на меня потрясающее впечатление. И на
них тоже – они впервые увидели советского офицера да еще в новой форме с
погонами. Выглядели пленные уже по-человечески: англичане их помыли,
накормили, приодели и даже выдали музыкальные инструменты для джаз-
банда. Они ловили по радио советские песни и играли их по слуху. Там я впер-
вые услышала вальс «После тревог спит городок». Один молодой человек из
Сибири поделился со мной тревогой: бежать из концлагеря ему помогла немец-
кая девушка, они поженились, разрешат ли ему взять ее с собой в Россию? Ну,
конечно, говорю я. После я проклинала себя за эти слова. Тогда же мы не знали,
что будет с этими несчастными людьми.
В одном из лагерей был отдельный барак с «власовцами», которые никак
не хотели возвращаться, но СМЕРШ требовал их в первую очередь. И вот этот
день настал. По мосту через реку двинулись грузовики, битком набитые людь-
ми. Машина с «власовцами» шла посередине колонны. Вдруг через мост, через
борта из грузовика начали выбрасываться эти ребята прямо в реку. По ним ста-
ли стрелять – наши и англичане.
Прощальный вальс. В Берлине в советской военной администрации я
какое-то время работала с Жуковым, которого страшно боялась. Потом Жукова
сменил маршал Соколовский, Германию покинули также фельдмаршал Монт-
гомери и генерал Эйзенхауэр, который устроил прощальный вечер. Он пригла-
сил меня на вальс. Полагаю, потому, что я была там единственной женщиной в
военной форме. За свой английский я уже не боялась, он меня даже похвалил,
но теперь опасалась, как бы не отдавить главнокомандующему союзными вой-
сками ноги – за годы войны я танцевала в первый раз.
Осенью 45-го я впервые приехала в Москву в отпуск и помню, как мама
дрожащим от волнения голосом спросила: «Ты, наверное, куришь?» Я не кури-
ла, меняла табак на шоколад и почти не пила, поэтому как лицо незаинтересо-
ванное разливала перед боем в землянке полагающиеся офицерам сто граммов.
Почему я пошла на фронт
Потому, в частности, что в начале войны узнала, что под Смоленском
сгорел в танке человек, которого я любила со школы. Позже выяснилось, что он
смог выбраться из горящей машины, его подобрала женщина с дочерью, выхо-
дила, он связался с подпольем или партизанами, а после освобождения Смолен-
ска исчез и прислал ей записку: нас собрали в селе Красное, мы ждем своей
участи. Об этом она написала мне в Москву, а мама переслала письмо на фронт.
Я думаю, их собрал СМЕРШ. Больше я о нем ничего не знаю, ни запросы, ни
поиски в архивах не дали никаких результатов.

Воспоиминания  взяты с книги

Шайкин В. И.
Мы живы потому, что они этого очень хотели: исторический очерк /
В. И. Шайкин. – Рязань : РЯЗАНСКОЕ ВЫСШЕЕ ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНОЕ
КОМАНДНОЕ УЧИЛИЩЕ (ВОЕННЫЙ ИНСТИТУТ)
ИМЕНИ ГЕНЕРАЛА АРМИИ В. Ф. МАРГЕЛОВА РВВДКУ, 2013. – 213 с.