ДАВИД СПЕКТОР
ОТРЫВОК ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
…Подошла вторая институтская экзаменационная сессия. И вдруг я увидел человека,
одетого в военно-морскую форму с погонами капитан-лейтенанта, с галунами на обоих
рукавах. Он в актовом зале собрал ребят и предложил нам поступить в Тихоокеанское
военно-морское училище. Я один из первых подал ему заявление. Отправили всех
желающих на медкомиссию. Нужно было отобрать 25 человек, и я попал в это число. Я был
очень этому рад, а декан факультета сказал, что мы еще не раз об этом очень пожалеем. О
чем жалеть, когда осуществляется мечта! Да еще училище не простое, а морское!
Назначили время отъезда, нам выдали по булке хлеба, несколько банок тушенки и еще
что-то. И вот мы сели в поезд, который должен перевести нас через всю Сибирь, аж до
Дальнего Востока, в город Владивосток. Ребята собрались дружные, ехали мы весело,
проезжали такие города, как Иркутск, Красноярск, Хабаровск. По-моему, мы ехали дней 15
Наконец нас высадили на вокзале во Владивостоке, построили и повели в морской
экипаж. После бани построили и выдали морскую форму. Что такое экипаж – это своего
рода пересыльный пункт. Вскоре мы снова прошли медкомиссию, и меня зачислили в
группу, которую должны были отправить на остров Русский в электромеханическую школу.
Тогда я набрался храбрости и подошёл к дежурному офицеру с вопросом, почему мы не
поступаем в училище. В ответ я услышал, что сейчас 1943 год, идет война. А потом боевые
действия будет и здесь, с японцами, и нашему флоту нужны грамотные матросы для
войны. А окончить училище я еще успею. Ну, что ж надо, значит надо. На острове Русском
готовили матросов по разным специальностям, а затем распределяли на корабли и в другие
части. Поместили нас в четырехэтажное здание, где стояли в два и три яруса койки. Я попал
аж на третий ярус. Когда мы раздевались перед сном, то на полу было три пары ботинок, на
тумбочках три форменки, столько же пар брюк. И когда, по обыкновению, объявлялась
тревога, ночью нужно было мгновенно найти свою одежду, а самое главное, свои ботинки.
Это было очень даже не просто, но нас так выдрессировали, что это потом показалось
чепухой. Постепенно я втягивался в военную жизнь. Занятия проходили интересно,
главным предметом была физика. В нашей группе были люди с разной степенью развитости
и образованности. У некоторых было лишь 5 – 6 классов образования – учеба давалась им
тяжеловато. Мне особенно нравились практические занятия. Кроме спецпредметов
отрабатывали сугубо морские дисциплины, маршировали на плацу, осваивали греблю на
шлюпках, стрельбу из боевой винтовки. Ходили мы и в наряды. Кормили нас неплохо, и,
тем не менее, молодому организму еды вечно не хватало. Поэтому, когда я шел в наряд на
камбуз, это был верх блаженства. Ведь здесь нам доверяли чистить котлы после плова, там
всегда была поджаристая корочка, и мы ели столько, сколько вмещалось в желудке. Правда,
потом 3 – 4 дня страшно болел живот, но что могло сравниться с отсутствием голода…
Полгода учебы пролетели незаметно, и вот наступили выпускные экзамены. Я сдал все
на «пять». Меня направили в первую Краснознаменную бригаду торпедных катеров, в
службу электриков, которая глубоко под землей накачивала в баллоны сжатый воздух для
заправки торпед. Первое время было страшновато включать огромные двигатели, которые
питали компрессор. Прежде чем включить рубильник, мы надевали резиновые боты и
резиновые перчатки. Когда цифра на манометре доходила до контрольной отметки 220
атмосфер, сердце начинало учащенно биться. Главный старшина Ладин, всегда
находившийся в этой шахте, с улыбкой подходил ко мне, похлопывал по плечу и говорил,
что это поначалу страшно, а потом привыкну. И действительно, через пару месяцев, я
подходил к своему рабочему месту спокойно, не замечая нм шума от работающих
механизмов, ни роковой отметки на манометре. Коллектив был прекрасный, меня хорошо
приняли, а, главное, уважали, что у меня уже есть неоконченное высшее образование.
Особенно я любовался моими командирами – капитаном второго ранга Кухтой и
капитаном- лейтенантом Маликом. Это были, в моем понятии, люди, рожденные для
морской службы. Всегда подтянутые, корректные, они с блеском носили офицерскую
форму. Я им очень завидовал и мечтал о такой же судьбе.
Новый 1944 год встретили мы хорошо. Нам устроили небольшой праздник и дали по
50 граммов водки. Чувствовалось, что война постепенно подходила к концу, наши войска
начинали освобождать Западную Европу.
И у нас напряжение нарастало с каждым днем. Трудно сейчас пересчитать, сколько
было объявлено боевых (пока учебных) тревог. Готовились к войне с Японией тщательно. Я
просился на торпедный катер, но моя задача состояла совсем в другом – готовить торпеды
к бою. Правда, несколько раз я выходил на торпедных катерах в море – ощущение было
захватывающим. На большой скорости катер мчался, как на крыльях, дух захватывал от
радости полёта.
Мне было всего 18 лет, и, естественно, романтика не покидала меня. Я с жадностью
изучал морское дело, быстро освоил морской лексикон, который, всем предметам давал
свои, особые наименования. Год пролетел незаметно. Он был наполнен службой и военной
учёбой. Начался 1945-й. Каждый день приближал нас к долгожданной Победе. День
Победы мы встретили необычно. Был объявлен большой сбор. Поступил приказ надеть
«форму три» (то есть, нарядную) и выстроиться на огромном плацу бригады. Когда наш
командир Кухта объявил о Победе над проклятыми фашистами, можете представить, что
творилось в душе каждого из нас. Бескозырки и фуражки летели в воздух, кругом кричали
и радовались, вспоминая своих родных и друзей, погибших на фронтах и не доживших до
этого дня. Конечно, кричали: «Ура товарищу Сталину!» Вечером было факельное шествие
во Владивостоке, потом торжественный ужин, мы пели любимые песни. Жены офицеров
испекли огромный торт, который поставили посреди бригады, и каждый отламывал кусок.
Мне кажется, что, несмотря на все трудности, люди тогда были добрее в отношении друг к
другу, было чувство единой семьи.
Нашей радости не было конца. После отбоя ещё долго обменивались впечатлениями о
прожитых днях, о том, что нас ждёт дальше. Вскоре эйфория прошла, и мы стали
готовиться к войне с Японией. Во Владивостоке появилась светомаскировка. Увольнения в
город были прекращены. И вот, однажды, ночью, под утро, объявили боевую тревогу. Мы
выстроились на плацу, и командир Кухта зачитал приказ Верховного главнокомандующего
о том, что «… верный союзническому долгу Союз Советских Социалистических Республик
объявляет империалистической Японии войну». Мы стояли, не шелохнувшись, слушая
слова приказа.
- Таким образом, - сказал Кухта, - наша бригада входит в действующую армию, и на
нас распространяются все законы военного времени. Конечно, мысли были тревожные.
Война есть война. Кто знает, сколько она продлится и как все это окончится. Назавтра
несколько звеньев торпедных катеров под командованием капитан-лейтенанта Малика
ворвались в один из портов Маньчжурии и потопили 11 кораблей противника, не потеряв ни
одного своего катера. Через несколько дней мы узнали, что все участники рейда
награждены орденами. Малик был награждён звездой Героя Советского Союза, кроме того,
ему было досрочно присвоено звание капитана третьего ранга.
Война с японцами шла и на суше, и на море. Дважды наш катер был задействован в
обеспечении десантных операций. Снаряжали и отправляли в поход моряков тщательно.
Женщины, стоящие на пирсе, кричали, чтобы мы не промочили ноги. Но веселье было
показным, им просто прикрывали волненье за судьбы молодых, красивых ребят.
Конечно, ощущения были не из легких. Но для меня те походы оказались
благополучными. Вскоре меня зачислили в состав сопровождающих на малые десантные
корабли, их ещё называли «морские охотники». На них направлялись в десант пехотинцы. И
вот новый поход. Вышли в море, когда было еще темно, я стоял на верхней палубе у кормы.
Спустили шлюпки на воду, и по очереди солдаты стали заполнять места в них. Вдруг с
берега ударили несколько орудий японцев. Я увидел, как одна из шлюпок перевернулась, и
тут почувствовал сильный удар в затылок, что-то горячее потекло у меня по шее. Я ещё
успел дотронуться до неё рукой, увидел кровь на пальцах и потерял сознание. Очнулся в
кубрике, где фельдшер перевязывал мне рану. Она оказалась глубокой, большой осколок
разворотил шею и прошёл буквально в миллиметре от трахеи. Было очень больно. Когда мы
вернулись в бригаду, меня положили на носилки и отнесли в медсанчасть. Доктор сказал,
что я родился в рубашке – ещё чуть-чуть, и голова была бы отдельно от туловища. Он
предложил отправить меня в госпиталь, но я наотрез отказался. Хотелось поскорей
вернуться к товарищам.
Спасибо врачам, они согласились лечить меня в медсанчасти. И начались мои муки,
страдания. Меня положили на стол, вытащили осколки от снаряда, обработали и зашили
большую рану, усадили на кровать, так как лечь я не мог. Я не мог даже глотать слюну. Дни
тянулись медленно, а каждое утро медсестра чистила мои раны.
- Потерпи, матросик, - говорила она, видишь, как повезло тебе – жив остался. А я со
слезами на глазах не показывал виду, что мне очень больно. Недели через три начала
спадать температура, я сам пытался вставать с кровати, раны стали заживать. Как сказал
доктор, молодой организм победил все возможные осложнения.
Война с Японией подходила к концу, я через окно лазарета видел военнопленных
японцев. Почти все они были небольшого роста. Позже, когда я выздоровел, я сопровождал
колонну военнопленных на роботу в один из заводов Владивостока. Многие хорошо
говорили по-русски, работать они не хотели, и вскоре всех военнопленных отправили назад
в Японию. А пока я продолжал лечение, ко мне приходили мои товарищи из нашей роты, и
приносили то пачку печенья, то плитку шоколада. И вот настал день моей выписки. Было
тепло, я с небольшим головокружением вышел во двор нашей бригады и пришел в мою
роту. Я был вообще худощавым, а после ранения похудел еще килограммов на пять.
Командир роты Пицюрковский подбодрил меня, обещал посадить на усиленное питание.
Шли дни, я постепенно втягивался в ритм ротной жизни. После окончания военных
действий меня и моих сослуживцев наградили медалью «За победу над Японией». Вручал
сам Кухта, и мне было приятно почувствовать пожатие его руки, я уже говорил, что он был
для меня олицетворением воинской доблести.
Начались обычные будни, занятия по материальной части, по политучебе,
еженедельное мытье палубы в нашей роте и другие работы. Не за горами был новый 1946
год. Я прочел указ правительства, что студенты, начиная со второго курса, могут быть
демобилизованы. Я сам не знал, что делать, как вдруг мой вопрос решился сам собой. Меня
вызвали в штаб бригады и предложили поехать учиться в Военно-морское училище в город
Севастополь. Радости моей не было предела.