Летом 1942 г. фашисты прорвали фронт на юге страны и рвались к Сталинграду. Стратегическая цель фашистского командования была ясна — отрезать Москву и центральную часть Советского Союза от Кавказа, лишить нас бакинской нефти, кубанской пшеницы и связи с союзниками через Иран. Создалось очень опасное положение. 

       В этот момент Ставка Верховного Главнокомандующего приняла решение срочно сформировать мощную группировку войск для противодействия наступлению противника с тем, чтобы его остановить. 

       В эту группу решено было включить воздушно-десантные части, расположенные, главным образом, вокруг Москвы. Все воздушно-десантные корпуса переформировывались в гвардейские стрелковые дивизии и срочно направлялись на юг страны. Надо было учитывать, что воздушно-десантные корпуса не имели тяжелого вооружения, среднекалиберной артиллерии, автотранспорта, широко налаженной медицинской службы и службы тыла. Не было также телефонных и телеграфных средств связи. 

       В несколько дней нам были приданы недостающие подразделения: артполк, медсанбат, авторота и другие необходимые части. Наша рота связи, имевшая ранее два взвода (радио- и мотоциклетный) и авиасигнальное отделение (всего 60 человек), была преобразована в отдельную гвардейскую роту связи, в которую были включены: штабной взвод, три телефонно-кабельных взвода, взвод подвижных средств связи и радиовзвод — 128 человек. Я был назначен радиотехником в мастерскую средств связи. 

       Довольно быстро нас погрузили в эшелоны и отправили в сторону Сталинграда. Ехали довольно быстро и без особых приключений. При подъезде к фронтовой зоне в небе начали появляться сначала отдельные самолеты (разведчики), а затем и бомбардировщики. Несколько раз нас бомбили. В нашем эшелоне потерь не было, но в одном из эшелонов дивизии разбомбили несколько вагонов и платформ. Были потери (людские и техники). Наконец, недалеко от станции Фролово эшелоны начали разгружаться. Наш эшелон разгружался прямо в степи у какого-то разъезда. В суматохе разгрузки пропал новый командир радиовзвода воентехник 2-го ранга Дюков. Не зная людей и командования, он примкнул к другой части и появился в роте только через несколько дней, уже после марш-броска. Командир роты поручил мне возглавить взвод. Мы двинулись на запад в сторону Дона. 

       Идти было трудно. Стояла сильная для начала августа жара. Все время очень хотелось пить. Шли мы более двух суток: и днем, и ночью с небольшими привалами. Движение затруднялось частыми налетами вражеской авиации. Это были пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87». При их появлении раздавалась команда «Воздух». Все разбегались и ложились на землю. Многие сразу же засыпали. Найти их и разбудить после команды «Отбой» было трудно, так как в высокой степной траве лежащего человека видно плохо. 

       Ночью жары и налетов не было. Идти было легче, но появились первые уснувшие на ходу. Заснувший человек какое-то время продолжал идти вместе со всеми, но потом терял направление и, если его не удерживали полусонные соседи, падал и продолжал спать. Так у нас появились первые отставшие. 

       Под вечер следующего дня подошли к Дону. Здесь в районе станицы Новогригорьевская была паромная переправа. На паром помещалось две автомашины или пять подвод и человек 30 народа. Паромщики тянули канат, и через 5–10 минут мы выгрузились. Таким образом, вся колонна разбилась на небольшие группы, продолжавшие движение после переправы. В каждой группе был старший. В одной из групп старшим назначили меня. Ни карты, ни компаса у меня не было. Указали лишь направление движения и примерное место сбора. Мы старались не терять зрительной связи с другой группой. По пути нам все время попадались небольшие группы по 3–10 человек отступающих. Каждая из этих групп считала, что это всё, что осталось от их дивизии. Вид у них был очень изможденный. Как мы узнали позднее, их собирали на переправе. 

       Наконец-то мы собрались на опушке небольшого лесочка. Здесь расположились: штаб дивизии, рота связи и некоторые подразделения обеспечения. Штаб несколько раз менял свое расположение, пока не обосновался на хуторе Яблонском. Почему он назывался хутор — не знаю. Это была небольшая станица, в которой имелась даже двухэтажная деревянная школа. 

       15 августа 1942 г. наши передовые части столкнулись с противником. Начались жестокие бои, которые продолжались много дней. Затем натиск противника немного уменьшился. Чуть южнее нашей дивизии немцы прорвали оборону, форсировали Дон и устремились к Сталинграду. Бойцы нашей дивизии (40-й гвардейской) сражались очень отважно и с занятых позиций не отступили ни на шаг. За нами была река. Отступать было некуда, да и гвардейцы отступать не собирались. На излучине Дона мы простояли сто дней. Много наших бойцов погибло и было ранено, но и враг понес огромные потери. Многие наши гвардейцы в этих боях проявили чудеса героизма. Шестнадцать гвардейцев во главе с младшим лейтенантом В. Кочетковым отразили десятки атак противника, поддерживаемого танками, но не отступили. Они подбили 12 вражеских танков, Почти все они погибли, но удержали позицию до прихода подкрепления. Командир батальона Н. Кузнецов в эти дни стал Героем Советского Союза. 

       Мастерская средств связи нашей роты имела в разное время 6–7 человек: начальник мастерской и радиотехник (офицеры), радиомастер, телефонный мастер, электромеханик (сержанты), 2 повозных, а когда обзавелись трофейной машиной — шофер (рядовые). В наши обязанности входили ремонт всех средств связи дивизии, регулярная зарядка аккумуляторов. В редкие часы затишья наши мастера-виртуозы ремонтировали фотоаппараты, часы и так далее. По мере пополнения нашей мастерской из сферы снабжения и трофеев мы обеспечили все основные подразделения штаба дивизии аккумуляторным освещением. Политотдел и редакция имели возможность регулярно получать сводки Совинформбюро. Были и уникальные работы по ремонту разбитых или побывавших в воде радиостанций, ремонту и приспособлению для эксплуатации трофейных средств связи. Например, в период дефицита отечественных малогабаритных радиоламп мы сумели приспособить трофейные, совершенно иные по оформлению, но близкие по параметрам радиолампы к применению в наших радиостанциях. Бывали случаи, когда в ходе боев сразу много средств связи выходило из строя, но перебоев в работе связи в дивизии по нашей вине никогда не было. Наоборот, в сентябре 1942 г. был случай, когда зам. начальника связи дивизии Б. Егоров вызвал меня и сказал, что у артиллеристов вышло из строя 6 радиостанций, а утром ожидается массированная танковая атака фашистов. Все радиостанции были своевременно отремонтированы (последнюю забрали в 6 часов утра). Танковая атака действительно состоялась (но менее массированная, чем ожидали). Она была успешно отражена. В октябре 1942 г. я получил медаль «За боевые заслуги». Мне было присвоено звание лейтенанта. 

       Хотелось бы несколько слов сказать о своих боевых товарищах. Начальник мастерской ст. лейтенант Анатолий Иванович Степанов, 42-х лет — до войны был машинистом паровоза и водил поезда в районе Ясиноватой, Синельниково. Он прилично разбирался в радиосредствах, был хорошим механиком. В марте 1943 г. по приказу наркома обороны он был отозван из армии и направлен на восстановление железнодорожного сообщения на Украине. К нам же он относился требовательно, но по-отчечески. 

       Дюков Виктор Иванович тоже более 40 лет от роду, по характеру очень медлительный. Он был прислан к нам на должность командира радиовзвода, но начальству не понравился его метод руководства взводом, и его заменил лейтенант Петр Шипунов, а Дюков был переведен на должность радиотехника артполка и прикомандирован к нашей мастерской. У этого человека были золотые руки. Радиотехником он был неважным, зато механик отличный. Он мог успешно ремонтировать часы, фотоаппараты, пистолеты и даже автомобили. В боях на Миусе в марте 1943 г. он был тяжело ранен и умер в госпитале. 

       Радиомастер ст. сержант Александр Сударушкин, 1922 г. рождения, был призван в армию в 1940 г., закончил школу младших авиационных специалистов, служил радиомастером в авиационном полку, имел хорошие теоретические и практические навыки по ремонту радиостанций. 

       Сержант Михаил Бутаков, зарядчик аккумуляторов, хорошо знал свое дело, но в аппаратуре (радио- и телефонной) почти ничего не понимал. Его зарядный агрегат всегда был исправен. В ходе боев он раздобыл и трофейный немецкий зарядный агрегат. 

       Рядовой Павел Хомяков был телефонным мастером, до войны работал начальником культурно-воспитательной части в колонии строгого режима. Телефонное дело знал прилично. Он был очень неопрятным: всегда небритый, в помятом обмундировании. Он единственный, кто носил обмотки, которые часто у него сползали. 

       Когда мы приобрели трофейную машину-мастерскую, повозочных и лошадей от нас убрали, но прислали шофера — рядового Павла Сысоева. Ему было лет тридцать. Родом он был из Новосибирска. Шофер и автослесарь — отличный. К нам он попал случайно. Он возил офицеров оперативного отдела штаба дивизии. В самом начале боевых действий они встретили немецких мотоциклистов, которые их обстреляли. Машина оказалась повреждена. Офицер и Павел машину бросили, за что Павла списали в роту связи, а когда у нас появились машины, его перевели к нам в мастерскую. Павел — один из тех моих немногих сослуживцев, с которыми я переписывался после войны. 

       Из других подразделений я был дружен: 

       - с замначсвязи дивизии ст. лейтенантом Борисом Егоровым, который закончил службу после войны подполковником — начальником связи танковой дивизии; 

       - с лейтенантом Николаем Егоровым, начальником радиостанции РСБ, который дослужился до полковника и был кандидатом технических наук, преподавателем в Рижском авиационном училище; 

       - с лейтенантом Александром Ханиным, командиром радиовзвода 111-го гвардейского стрелкового полка. с ним я дружен с 1937 г. и по настоящее время. 

       Близки мне были командир штабного взвода лейтенант Михаил Тяпкин, командир телефонного взвода лейтенант Николай Дранкович и радиомастер 119-го гвардейского стрелкового полка, ст. сержант Сергей Швец. К сожалению, всех их, кроме Саши Ханина, уже нет в живых. 

       Штабной взвод роты связи замыкал работу всех проводных средств связи. Одним из его отделений, куда подводились провода от всех абонентов, было коммутаторное. Его возглавлял казанский татарин ст. сержант Хамитов (имя не помню). Это был квалифицированный специалист. Его подчиненные (в основном девчата) работали хорошо. Даже в моменты бомбежек или артобстрелов они сидели за коммутатором и осуществляли необходимые соединения. Хамитов отличался особой чистоплотностью и аккуратностью. Он мылся до пояса даже в морозные дни, всегда был чисто выбрит и его обмундирование было в безукоризненном виде. Был он верующим мусульманином. (При посторонних он не молился.) Вместе с тем он был большим любителем спиртного. Летом, в периоды наступления, а зимой ежедневно нам выдавали по 100 грамм водки. Никто, кроме Хамитова, никогда пьяным не был. Возможно, его подчиненные телефонистки отдавали ему свою водку. 

       Другим отделением штабного взвода было телеграфное. Телеграфисты держали связь с вышестоящим штабом (армии, а потом корпуса). Линию к ним (шестовку) тянули вышестоящие связисты. Телеграфное отделение было элитным. Военнослужащие этого отделения держались обособленно и даже несколько высокомерно. К ним в землянку для переговоров с вышестоящим штабом часто заходил начальник штаба дивизии, а иногда и комдив. У них был телеграфный аппарат Морзе. Это был устаревший, но очень надежный аппарат. Передача осуществлялась телеграфным ключом, таким же, как у радистов, а прием был автоматический. Сигналы записывались в коде Морзе на ленту, а уже потом телеграфист переписывал их буквами на бланк. Лента сохранялась какое-то время, и всегда можно было проверить: правильно ли телеграфист записал телеграмму на бланк. 

       Однажды случилось так, что несколько телеграфистов заболели, а один был ранен. Командир телеграфного отделения сержант Леднев двое суток просидел у аппарата. Нужно было его заменить. Естественно, это должен был быть кто-то из радистов, так как они хорошо работали на ключе. Выбор пал на радиста 1-го класса старшину Михаила Корнева. Он прекрасно передавал все телеграммы, но прием осуществлял на слух. Подрегулировал приемную часть аппарата Морзе так, чтобы магнит звучал громко. При этом лентопротяжный механизм, который фиксировал запись сигналов на ленту, он не включал, писал текст телеграммы буквами прямо на бланк. Все было хорошо, но начальство такой вариант не устраивал, так как не сохранялись на лентах тексты телеграмм (хотя бы в виде знаков Морзе). Больше Корнева к телеграфному аппарату не допускали. 

       В радиовзводе элитным подразделением была станция РСБ. Это была довольно современная и надежная радиостанция. До войны эту станцию приспособили и для сухопутных войск. Ее монтировали в фургоне автомашины ГАЗ-АА (полуторки). В просторной кабине располагалась сама станция и экипаж (4 человека). К нам прибыла станция РСБ, смонтированная на автомашине ГАЗ-67. Это был полноприводной легковой автомобиль с брезентовым тентом. Летом в нем было жарко, а зимой холодно. В машине было очень тесно, и находиться там мог только один дежурный радист. 

       По прибытии в хутор Яблонский начальник связи дивизии подполковник Бессонов распорядился радиосвязь с вышестоящим штабом временно держать с помощью другой радиостанции, а эту смонтировать на грузовой машине. С этой задачей экипаж РСБ блестяще справился. Была выделена трехосная грузовая машина ГАЗ-АА. Из досок и дверей разбомбленного дома начальник станции лейтенант Николай Егоров, шофер станции (не помню фамилии) и электромеханик Аркадий Хураскин создали просторный фургон с отоплением и плотно закрывающейся дверью. Крыша фургона была надежно покрыта кровельным железом. В этом кузове было два спальных места и сиденье для второго радиста. 

       Несколько слов могу сказать о Хураскине. Это был уникальный человек — мастер на все руки. Он из глухой мордовской деревеньки. Окончил только 1 класс школы, но в технике разбирался хорошо, был отличным плотником, слесарем, электромехаником, кровельщиком и так далее. Его природное дарование в работе с техникой нас часто выручало. Все печурки в землянках делал он. Его зарядный агрегат всегда работал безукоризненно. 

       О начальнике РСБ Николае Егорове могу говорить лишь в превосходной степени. Когда я еще учился в Школе младших лейтенантов, он был инструктором по передаче и приему морзянки на слух. Он сумел сколотить блестящий экипаж из первоклассных радистов, электромеханика и шофера... Когда стали появляться трофейные средства связи, мы с Колей установили в РСБ второй приемник. Это был 20-диапазонный приемник. Он имел на одном из поддиапазонов частотный интервал используемого у нас коротковолнового диапазона. Таким образом, на станции была возможность принимать радиограммы сразу двумя радистами, что повышало надежность и качество радиосвязи. Кроме того, мы могли «шарить» по эфиру. В боях на Северском Донце Коля был ранен осколком в левую руку. В госпитале руку хотели ампутировать, но он отказался. Виртуозные хирурги спасли ему руку, и через шесть месяцев от вернулся в часть. Через несколько дней после возвращения он совершил подвиг. Вот суть его. Мы часто на дополнительном приемнике слушали переговоры наших летчиков, летавших на штурмовиках ИЛ-2. Нам было забавно слушать их неформальную лексику. Поэтому Коля знал волну, на которой они держали связь. Однажды, когда дивизия наступала очень стремительно, мы ворвались в село (не помню его названия). Это было довольно большое поселение, но с одной улицей, расположенной на высоком плато. Справа и слева шли овраги, поросшие лесом. По левому оврагу поднимались наши части, а по правому убегали немцы. По улице шли пехотинцы, ехала техника. Вдруг налетела шестерка самолетов ИЛ и начала нас бомбить. Никакие знаки с земли на пилотов не действовали, а у нас уже были убитые и раненые. Коля на ходу включился на волну ИЛов и, варьируя частотой, открытым текстом передал: «Сволочи, вы бомбите своих!» Почти сразу первый самолет помахал крыльями и увел всю шестерку. Вечером командир дивизии подписал приказ о награждении лейтенанта Н. Егорова орденом Красной Звезды. 

       Коля продолжал служить в роте и после моего отъезда в Академию связи в августе 1944 г. После войны, когда рота связи дивизии была переформирована в батальон, Коля был назначен командиром радиороты. (Это было в Венгрии.) Затем он учился и, получив высшее образование, был назначен преподавателем в Рижское военное авиационное училище. Дослужился до полковника, стал кандидатом технических наук. А когда училище было переформировано в Гражданское училище Аэрофлота, Коля стал там главным специалистом по надежности радиоэлектронной аппаратуры, автором многих учебных пособий. 

       Мы с ним все время переписывались и несколько раз встречались (на встречах ветеранов, у него в Риге, у меня в Ленинграде). На последней встрече присутствовал и Саша Ханин. Коля ушел из жизни в начале XXI века. 

       Когда натиск врага на Дону несколько уменьшился, и он перешел к активной обороне, наша фронтовая жизнь стабилизировалась, но бои фактически не прекращались. Каждое утро прилетала «рама» (двухфюзеляжный самолет разведчик-корректировщик Фокке-Вульф 189), затем начинались бомбежки и артобстрелы. Весь световой день летали отдельные истребители. Они уничтожали обнаруженные цели и гонялись даже за одиночным солдатом, особенно за линейным надсмотрщиком, вышедшим на линию ликвидировать разрыв. Наши самолеты появлялись редко. 

       Был случай, когда фашисты подняли аэростат для корректировки артогня, и прилетели два истребителя И-16 (устаревшие) и сбили его. 

       Несколько раз к нам прилетали бомбардировщики У2 (ПО-2).Они прилетали днем и садились прямо в степи у нас в тылу. К ним приезжали машины обеспечения (одна или две). С наступлением темноты один из У2 поднимался в воздух и летел к передовой. Найти ее в темноте не представляло труда, так как немцы освещали передовую ракетами. Подлетев к передовой, самолет выключал двигатель и начинал бомбить немецкие позиции. Когда он улетал, вместо него появлялся другой. Так три самолета держали в постоянном напряжении немецкие передовые части всю ночь. 

       Наша разведка почти каждую ночь ходила за «языком». Бывали ночные рейды и по тылам противника. Командир роты ст. лейтенант Шахов первым в дивизии получил орден Александра Невского. 

       Была в разведроте и своя рация. Работал на ней хороший радист — сержант Любушкин. При необходимости организовывалось радионаправление (система радиосвязи всего из двух радиостанций): в штабе дивизии и у начальника разведки всегда была необходимая информация. Однажды в тыл врага была послана разведгруппа из нескольких бойцов во главе с офицером. С этой группой ушел в рейд и Любушкин. Он все время передавал в штаб необходимые сведения. Уже на обратном пути у него вышел из строя приемник. Любушкин перестал получать ответы на свои сообщения. Нужно было обеспечить выход группы из вражеских тылов. Хотя план и место выхода были заранее согласованы, но при сложившейся обстановке необходимо было ввести уточнения и обеспечить дополнительное огневое прикрытие. 

       Любушкин решил, что в штабе его слышат и работал на передачу, не получая ответа. В штабе всё приняли, организовали все необходимые в новых условиях мероприятия, чем обеспечили группе обратный переход через линию фронта и ее успешное возвращение в разведроту без потерь. 

       При стабилизации обороны развилось и снайперское движение. В дивизии были с десяток снайперов, которые уничтожили более чем по 100 фашистов. О них регулярно писала наша дивизионная газета. Лично никого из них я не знал. Из снайперов особенно прославился Максим Пассар. Он уничтожил 205 фашистов и погиб уже в Донбассе. По национальности он нанаец. До армии был охотником. Похоронен он в Сталинграде (Волгограде) у подножия монумента «Родина-мать». Мне довелось в 1970­х гг. побывать на его могиле. 

       Был в дивизии и клуб. Его артисты давали концерты в частях дивизии, показывали кино. Интересно, что один из артистов нашего клуба стал известным певцом и живет в Петербурге. Это Анатолий Александрович. Он был ранен под Сталинградом и после госпиталя в нашу часть не вернулся. 

       Солдаты, сержанты и младшие офицеры конечно не знали всех тонкостей войны, ее масштабов, планов высокого начальства. Но «солдатский телеграф» работал, и иногда мы знали то, что нам знать было не положено. Первоисточником такой информации были ординарцы начальников и телефонисты, работающие на коммутаторах (обычно девушки). Последние прослушивали переговоры начальства и знали очень многое. Так, например, мы узнали о предстоящем приезде в дивизию генерала Колпакчи задолго до некоторых больших начальников. Его приезд для нас не был неожиданностью. Поэтому, когда к штабу подъехал «Виллис», и из него вышел высокий, стройный военный в черной бурке, мы сразу догадались, кто это. Генерал прошел в землянку командира дивизии, где уже были начальник штаба и командующий артиллерией дивизии. О чем они говорили, мы, конечно, не знали. 

       Со стабилизацией обороны появилось много трофеев. Их приносили из полков наши телефонисты и радисты. У офицеров особой популярностью пользовались трофейные пистолеты (особенно маленькие), у солдат — часы. Мне принесли очки, а в мастерскую — карбидный фонарь. Он заправлялся водой, карбидом и давал очень яркий свет. К фонарю прилагался запасной комплект для его чистки и ремонта, который помещался в красивой пластмассовой коробке. 

       С этой коробкой связан забавный случай. Был в роте военфельдшер Вася Коваленко. Это был добрый малый, но не особенно образованный. Увидев эту красивую коробочку, он спросил: «Что это такое?» На что Дюков ответил: «Это новое немецкое лекарство, которое посильнее сульфидина, „плюсквамперфектум“ в коробочках». Все посмеялись, Вася молчал. 

       Вечером меня вызвал начальник связи подполковник Бессонов, который жил вместе с начсандивом подполковником Архименко. Оказалось, что Вася в докладе об убитых (которых в этот день в штабе не было) и раненых, сказал Архименко: «У Шляпоберского есть новое эффективное средство, о котором Вы, наверное, не знаете — „плюсквамперфектум“!» Архименко ничего не сказал ему. Но меня вызвали и довольно строго «пропесочили» за издевательство над товарищем...

Это- записки об эпизодах моей фронтовой жизни. Она закончилась 14 августа 1944 г., когда я получил направление на учебу в Академию связи. Из Академии связи я выпустился в декабре 1949 г. Был назначен в Зенитно-артиллерийское училище преподавателем радиолокации. В училище прослужил почти 21 год, до декабря 1970 г. Наше училище несколько раз меняло свое название и место расположения. С 1949 по 1962 гг. оно находилось в г. Алуксне (Латвия) и называлось 3-е зенитно-артиллерийское училище, затем — Прибалтийское зенитно-артиллерийское училище. В 1962 г. училище было переведено в г. Опочка Псковской области и стало называться Опочецкое зенитно-ракетное училище. 

       Уже после моей демобилизации училище было переведено в г. Днепропетровск и получило название Днепропетровское высшее зенитное ракетное командное училище войск противовоздушной обороны. После распада Советского Союза училище расформировали. 

       Учебный процесс в училище был налажен хорошо. Практические занятия на боевой технике проходили успешно. Хорошо была налажена работа и по развитию спорта. 

       Многие выпускники училища успешно продвигались по службе. Некоторые были посланы в заграничные командировки и вернулись с орденами, а полковник Н. М. Кутынцев стал Героем Советского Союза. Наш выпускник Н. И. Шелудько, командуя ракетным дивизионом, сбил под Свердловском американский самолет-шпион У2. Выпускники Р. С. Акчурин и В. А. Белоусов стали генерал-майорами. Многие дослужились до звания полковника. 

       После демобилизации я четыре года занимался разработкой измерительной аппаратуры в СКБ Аналитического приборостроения АН СССР. Честно говоря, разработчик из меня был неважный. Меня все время тянуло на преподавательскую работу. 

       В сентябре 1974 г. я был принят на работу преподавателем радиоэлектроники в Ленинградский радиополитехникум. Позднее он стал именоваться Санкт-Петербургской инженерной школой электроники (СПИШЭ). Там я проработал 25 лет и в 1999 г. окончательно вышел на пенсию. 

       На встречи с ветеранами дивизии стал ездить с 1975 г., но не регулярно. Поддерживал связь с некоторыми близкими фронтовыми друзьями, встречался с ними и в домашней обстановке. Все они, кроме А. Ханина, уже ушли из жизни. 

       Эти записки частично написаны в предыдущие годы (с 2000 г. по настоящее время). В окончательном виде они оформлены в августе 2009 г. 

       В моменты душевного подъёма я пишу стихи. За долгие годы их собралось довольно много. Большинство из них включено в изданную мною в 2007 г. в издательстве «Золотое сечение» (СПб.) книгу «Строчки памяти».